О страхах взрослых и детей. И размышление о том, чем отличаются страхи современных детей и их родителей. Надеюсь, практичное, но большое.
Систематизируем типы страхов, которых может быть огромное количество. Есть исследования о том, что в латеральном ядре миндалевидного тела “хранится” то, что было травматизацией для наших предков.
И есть исследования (на мышах) о том, что этот опыт и эти триггеры передаются по меньшей мере семерым поколениям наследников. Среди них:
- приобретенные (например, страхи, внушенные СМИ или спровоцированные воспитанием – “дядя с бородой тебя заберет”);
- возрастные (с получением жизненного опыта — с развитием в поддержке и безопасности некоторые страхи проходят сами);
- дневные и ночные;
- инстинктивные;
- межличностные;
- техногенные (страх пожаров или ДТП, например).
Все страхи можно условно разделить на несколько групп – природные и социальные. Если совсем обобщить, природные связаны с угрозой для жизни (страх заболеть, укусов насекомых, змей, молний, полетов, голода, салюта или выстрелов). А есть социальные страхи (опоздать, совершить ошибку, получить плохую оценку, увольнение, смена места работы, отказа, быть “лузером”).
И вот что интересно: у поколения родителей (35-50 лет) больше социальных страхов, а у тех, кому сейчас от четырех до 30-35 лет – природных. Именно о них говорят “ой, какие неженки, их все пугает, в наше время так не было, они просто избалованы”. И именно они с большей легкостью относятся к социальным нормам и требованиям, позволяют себе в социальной жизни то, чего мы себе бы точно не позволили.
Я размышляла о том, почему так может быть. Возможно, потому что нас воспитывали “социальными существами” больше, чем “телесными”. За очень редким исключением взрослые не были внимательны к потребностям тела и своим эмоциям.
Нас воспитывали родители с травмой “выживания” — с депривацией всего, что касается тела и эмоций. Мы слышали слова “вся сила в интеллекте”, “я мыслю – значит, существую”, “главное – быть хорошим человеком”, “в первую очередь потребности общества, потом свои”.
С невозможностью (конечно, опять с исключениями) сформировать здоровую привязанность (в которой мы можем доверить близким свои страхи и тревоги, расслабиться с кем-то и чувствовать), медицинским насилием (по меньшей мере мы лежали в больницах сами), страхом конфликтов (плохой мир лучше хорошей войны).
Это не значит, что мы не боялись. Мы очень боялись, но научились “смотреть на другое”, “замораживаться”, адаптироваться — эти страхи ушли в тень. Но именно они иногда затапливают нас, захлестывают паникой, парализуют или провоцируют вспышки агрессии. Это они накрывают нас, когда что-то неожиданно становится триггером.
Под любым текстом о бережности к детям обязательно будет вопрос: “а как мы выжили в наше-то время?”. И одновременно под любым текстом о детских эмоциях, страхах, боли, травмах в комментариях больше тех, кто пишет не о детях, а о своих страхах, травмах и эмоциях, потому что сам текст или тема становится их триггером.
Я приучила себя к тому, что, когда я пишу тексты о детях и для детей, мне, в первую очередь, нужно позаботиться о взрослых. Потому что часто, читая сложный текст, просматривая сложный фильм или мультфильм, из “тени” взрослых выпрыгивает наша детская часть — то, что было не проговорено, неосознанно, не прожито, не отыграно, не позволено и не высвобождено в нашем детстве.
И тут ключевое слово – выжили. Для того чтобы выжить, нужно находиться в постоянной мобилизации или отключиться, нужно заморозить чувства, нужно диссоциироваться, чтобы выдержать напряжение.
Те, кто привык выживать, часто не могут расслабиться. Не могут играть. Не могут присутствовать в настоящем.
Механизм такой: то, чему не дается место, что мы не можем переварить – уходит в тень, а потом неожиданно проявляется под действием триггеров, хронического стресса, а иногда и усталости. Миндалина хранит память обо всем, что нас (и наших предков) пугало. Заблокировать миндалину невозможно (и не нужно) – в ней доступ ко всем эмоциям. И чем больше у нас травматизации и страха, тем сложнее у нас с чувствами и эмоциями.
И вот тут начинается интересное. То, что наши дети позволяют себе открыто бояться (злиться, обижаться), может говорить о том, что рядом с нами им безопаснее и надежнее, что мы более внимательны к их телу и эмоциям. Рядом с нами у страхов, хранящихся в миндалине, есть возможность высвободиться.
Но о чем нам важно заботиться? Жить в мире размытых ценностей, неопределенности (разных ее видов, включая гендерную в подростковом возрасте) – неустойчиво. Жить без правил, устойчивых да и нет – шатко. Жить в мире непредсказуемых новостей – очень страшно.
Детям важны правила, важен режим дня, важны четкие обязанности и права. Важна наша взрослая авторитетность. Наша роль взрослого — родителя. Важны разговоры с нами. Важно позволение смотреть на свои страхи и идти сквозь них. Чем больше у нас своих страхов, в частности, совершить ошибку, тем больше мы защищаем ребенка от того, на что ему по силам смотреть и справляться.
Избавляться от страхов полностью нельзя – это часть инстинкта самосохранения. Страхи – наши стражи (и с детьми мы превращаем страх в “хранителя”).
Наше задание сделать их “заряд” таким, чтобы они не мешали нашей жизненности. И, возможно, научиться вовремя себе говорить:
— О! это сейчас мой прадедушка по материнской линии внутри меня говорит – опасно! Он же не знает, что сейчас XXI век. Я в безопасности.
Мы – потомки крепко напуганных людей. Ведь выживали те, кто лучше и адаптивнее боялся – не ел то, что ядовито, вздрагивал от каждого шороха ночью и поэтому быстро реагировал, сотрудничал (или не сотрудничал) с другими и передал свои гены через много поколений нам.
Вот тут мне важно уточнить – есть разница между тревогой и страхом. Страх имеет границы, тревога – нет. Если нам удается перевести ощущение глобальной тревоги в конкретный страх – прекрасно. Например, вопросом, а что может произойти плохого или хорошего. Работа с тревогой и страхом отличается.
Анна Фрейд – одна из первых использовала игру в аналитической психотерапии. Она замечала, что дети, пережившие бомбардировку Лондона, часто на ее приемах строили из кубиков домики и разрушали их, “бомбили”, отыгрывая то, что видели и слышали. В контакте со стабильным взрослым, в безопасности они получили возможность отреагировать и высвободить то, что было пережито и подавлено – это помогает не развить травму.
Детям важно иметь возможность в игре прожить свой страх. И нам важно наблюдать за их играми и подключаться к ним, предлагая выходы из сложных ситуаций, читая книжки, смотря мультики с конфликтами и преодолениями (но те, которые соответствуют их возрасту и силам). Они проходят свой путь героя.
Детей, и нас, взрослых важно приучать писать – истории и эссе (мечтаю о том, чтобы эссе (не то, которое сейчас в школе) стало частью обучающего процесса).
Письменные практики (писательские практики) помогают по меньшей мере приоткрыть крышку нашего кипящего эмоциями “внутреннего чайника”, структурировать внутреннее пространство, определить карту нашей внутренней территории. Детям важно рассказывать о том, что происходило в нашем роду и нашей истории, что происходит сейчас в стране и жизни, в той форме, которая для них понятна, безопасна и переносима.
И, конечно, им важно иметь возможность сказать нам “я боюсь” и получить поддержку. И сказать “Я боюсь” иногда означает – я доверяю твоей силе и помощи. Добрых взрослений.
Фото: Pexels, Depositphotos