Молодая девушка и двое подростков, которым разными путями удалось выбраться из осажденного российскими агрессорами Мариуполя, рассказали свои истории корреспондентам The Guardian.
Я словно умерла 24 февраля в 5.30 утра. Вероника, 19 лет
Месяцы перед войной были лучшими в моей жизни. Я училась на втором курсе университета, была одной из лучших на потоке. Обожала игру в хоккей. 23 февраля наш тренер рассказал о планах создать женскую хоккейную команду, чтобы попытаться выйти в профессиональную лигу. Я легла спасть такой счастливой.
На следующее утро, проснувшись в 5.30, не сразу поняла, что меня разбудили взрывы, а не мой будильник. Кровать тряслась от ударных волн.
Мы с мамой едва понимали, что происходит. Первые несколько часов сидели в ожидании, когда все это закончится. Но бомбежка только усиливалась. Мы собрали чемодан и побежали в подвал к бабушке с дедушкой.
С этого момента я поняла, что жизнь, которую я знала, закончилась. Хоккей, работа, друзья, человек, которого я очень любила. Наверное, поэтому я больше ничего не чувствую: ни страха, ни боли, ни злости, ни желания жить. Я чувствую себя так, будто умерла в 5.30 утра 24 февраля.
В пыльном подвале не было ни вентиляции, ни воды. Электричество только на короткое время. Вчетвером ели по кусочку хлеба и сладкого два раза в день. Подвал трясло от постоянных взрывов. Наши телефоны были отключены. Это было похоже на подземную коробку. Мы понятия не имели, день сейчас или ночь.
Вскоре начали слышать новые звуки, не сразу поняв, что русские самолеты сбрасывают бомбы. Мы смогли продержаться с едой до 8 марта, питаясь заплесневелым хлебом. Иногда взрослые поднимались посмотреть на небо, на свет, а меня не пускали.
Когда выпал снег, мы обрадовались: его можно было есть и пить. Но к тому моменту я была полностью обезвожена и уже не чувствовала ни голода, ни жажды.
Нам с мамой дали возможность переехать с левого берега в центр города, который на тот момент был немного безопаснее. Но по причинам, в которые я не могу вдаваться, уйти смогли только мы вдвоем. Попрощались с бабушкой и дедушкой. Больше я о них ничего не слышала.
С 8 марта прятались на складе на левом берегу. Голод, жажда и холод продолжались, но мы старались не поддаваться массовой истерии. Рядом был рынок, и мы под бомбежками бежали туда, чтобы найти среди обломков и горящих машин остатки овощей. Мы рисковали жизнью из-за гниющей картошки и морковки!
К 14 марта поняли, что не сможем выжить на том ничтожном количестве пищи и воды, которые смогли найти, поэтому решили уйти. Нашли кого-то с машиной и выехали за город. Мне в этот момент было все равно. Умереть на складе или умереть посреди дороги из Мариуполя. Через несколько дней мы узнали, что весь район, где мы прятались, сгорел.
В конце концов добрались до Запорожья, где было безопасно. Оттуда до Львова. Сейчас находимся в маленьком поселке в горах.
Кроме моей матери я не знаю, где моя семья. Дом бабушки и дедушки сравняли с землей. Нашу квартиру, вероятно, заняли чеченские кадыровцы, которые помогают русским. Меня тошнит, когда я думаю о том, как они трогают мои детские фотографии или мою хоккейную форму.
Кто несет за это ответственность? Кто извинится? Кто вернет мне мою украденную жизнь? Такое чувство, что я больше не существую. У меня серьезные проблемы с кожей из-за отсутствия гигиены, а из-за пыли в подвале мне постоянно не хватает воздуха. У меня больше нет нормальных отношений с едой.
Я могла бы стать беженкой, но все, чего я хочу, это подойти к двери собственного дома, которую я больше никогда не открою. Хотя сейчас мы в безопасности, я никогда не оправлюсь от этой травмы, это будет преследовать меня всю мою жизнь.
Сначала не думал, что все так серьезно. Егор, 15 лет
Военное положение означало, что 24 февраля школа была закрыта. Наша семья не слишком серьезно относилась к войне. Но решила собраться и переехать в центр Мариуполя, в квартиру бабушки.
Когда добрались до центра, сначала все было нормально: стрельбы не было слышно. Но мои друзья с левого берега присылали голосовые сообщения со звуками выстрелов. Через несколько дней возле нас начали стрелять. Мы ежедневно слышали и чувствовали, что русские приближаются.
2 марта остались без электричества, воды и связи. Генераторы перестали работать. Даже сирены воздушной тревоги отказали. Через три дня отключили отопление, и мы стали сильно мерзнуть. Все спали в одной постели, пытаясь согреться.
Мама готовила еду во дворе многоквартирного дома. У нас не было даже хлеба: делали пончики из воды, муки и соли и варили супы без мяса. Не было воды.
Потом все стало намного опаснее. С левого берега стало прибывать много людей, в том числе подростков моего возраста. Однажды я услышал, как метрах в 20 от меня упала кассетная бомба и взорвалась. Русские говорят, что они наносили удары только по военным целям, но множество трупов на улицах говорят о другом.
Выехали из города 16 марта. Пока ехали по Мариуполю, видели только руины, разрушенные дома, воронки от ракетных ударов. Черный дым висел повсюду. Мы решили уйти, не зная о зеленом коридоре, потому что никто в Мариуполе не знал об этих маршрутах. Мы оказались в огромном потоке людей, пытающихся уйти.
Когда выехали из города, нам потребовалось девять часов, чтобы проехать 20 км. Видели огромную колонну танков, БТР, автобусов и автомобилей, в которой были чеченцы и буква Z, которую Россия использует как символ войны.
Уехали в Днепр через два дня. По пути было около 15 российских блокпостов: всех останавливали и требовали удалить фотографии Мариуполя, разрушенной архитектуры и разрушенных зданий. Они хотели создать впечатление, что не трогают гражданское население.
Сейчас мы воссоединились с моими бабушкой и дедушкой. В доме тепло и уютно, у нас есть свет и газ. Но я знаю, что война не окончена. Каждое поколение имеет свои времена страданий. Наши бабушки и дедушки знали войну, а теперь ее знаем и мы.
Наш дом полностью сгорел, мы потеряли все. Эдик, 15 лет
В нашей семье все, мама, брат и я, слушаются отца. Мы всегда были против Украины и твердо на стороне Путина. Папа говорит, что Путин поднял Россию и заботится обо всех ее людях.
Раньше я был обычным подростком, учился и гулял с друзьями. В феврале все заговорили о войне, но я не поверил: меня больше волновали школьные дела.
24 февраля на Мариуполь начали падать бомбы, и наши родители сказали нам собираться. В первые дни отключили электричество, связь, воду и газ. На второй день ракета уничтожила нашу школу.
Когда рядом раздался взрыв, мы спустились в подвал. Пробыли там 20 дней, и все это время было борьбой за выживание. Иногда мы мчались домой и брали вещи из нашей квартиры. Мы забегали и ложились на пол, чтобы в нас не стреляли.
В период с 9 по 12 марта в здание начали попадать прямые удары. Это было ужасно. Мама плакала, папа трясся от беспокойства. Однажды он поднялся наверх, и в соседнюю квартиру влетела ракета. Ударная волна оглушила его, и у него лопнули барабанные перепонки, но ему повезло. Позже наш дом полностью сгорел. Мы потеряли все.
16 марта на помощь нам пришли солдаты “ДНР” и сказали, что в соседнем доме сидят украинские снайперы, всех убивают. Нас заверили, что спасут от украинцев, которые, видимо, все захватили.
Они сказали, что российская авиация скоро нанесет удары по нашим домам, чтобы уничтожить украинских националистов. Нас вывели, и когда мы выехали из района, то увидели, что над жилыми домами поднимается черный дым.
Нас отвезли в Безыменное, что в 30 км от Мариуполя, где дали еду и одежду. Сейчас мы в Ярославле, к северо-востоку от Москвы, и ждем, когда нас где-нибудь заселят.
Когда “ДНР” возьмет Мариуполь и все отстроит, я вернусь домой. Будет замечательно, если я смогу вернуться в место, где родился.