Ребята с аэропорта кричали: Забирайте нас отсюда, нам торба! А нас только везли туда
Я понимал, что защищать страну нужно и твердо это решил. Но добровольцем не хотел идти. Ходил в военкомат, настаивал, чтобы дали повестку. Дома этого не рассказывал, за три дня до отправки показал повестку и сказал, что уже нет выбора.
Не пойти возможностей у меня было миллион. Но в стране война, а если все начнут прятаться? Лучше было бы, чтобы пришли и нас всех расстреляли?
Также я принимал присягу. Был выбор идти или в инженерную часть, или в десантные войска.
Выбрал второе. Попросил, чтобы меня направили в 80 бригаду. На полигоне я попал в артбатарею. У меня военная специальность – командир отделения, я старший сержант, а меня поставили на рядовую должность, на обслугу орудий. А рядовых ставили на должности командиров взводов. Мне показалось это нечестным. Перед отправкой в АТО меня перевели в 9 роту. Еще перевели начальником службы боепоставок.
В течение месяца обустраивались в Донецкой области, тренировались, охраняли Донецкий плацдарм и уже в начале декабря начались первые боевые задачи.
После Нового года и Рождества ротный заявил, что на аэропорт нужно 20 человек. Ребята с ДАПа кричали: Забирайте нас отсюда, нам торба! А нас только везли туда. Один из офицеров батальона сказал: Ну что, мальчики, едите в одну сторону – на аэропорт. Дороги обратно нет. Есть желающие выйти? Все понимали, что в аэропорту за день-два будут гайки, но никто не решился выйти из строя перед отправкой туда.
Наша позиция была однозначной: только не через блок-пост сепаров, а только по взлетке и по-боевому. В Песках ночевали перед заездом в аэропорт. Зима, холодно, решили, что надо как-то греться. Разделились на две группы. Одна пошла за дровами, другая – за углем. Я был во второй группе. Когда набирали то уголь, начался обстрел. Первый снаряд от САУ упал, мы только переглянулись, когда упал второй, решили в доме переждать. А там окно небольшое совсем.
Когда услышал, что еще один свистит, не понимаю даже как – оказался в доме. Назад уже через окно вылезти не мог. Оно таким было, что я в него в принципе не пролезал. Мы заезжали в терминал посреди дня – такие, совершенно безопасные. Сепары, наверное офигели от нашей “наглости”.
Нам в кабину, когда мы ехали, поставили бочку с 60 литрами бензина. Едем, а я думаю: значит, судьба такая… Что-то бы сдетонировало, или одна какая-то пуля, разве что, по спискам определили бы, кто в машине ехал. Но там без топлива было бы нереально.
На тот момент уже упал пятый этаж вышки. Как увидел терминал, у меня ноги подкосились – все стены в дырах, темнота кромешная и вокруг сплошная стрельба. Эхо идет. Я сел за какую-то колонну, и не знал, что делать.
Под терминалом были выходы на Донецк. Наши солдаты этими путями заходили с тыла к сепарам, там их стреляли и возвращались обратно. Время от времени минировали за собой эти места. Позже эти выходы пришлось заминировать полностью. А чеченцы батальона Восток понемногу разминировали и залезли к нам в подвал. Между нами было бетонное перекрытие, мы их очень хорошо слышали. Мы перекрикивались с ними даже. Они нам: Эй, украинец, иди сюда, мы тебе уши будем резать. Мы им гранату! Слышали как кричали их ранены.
Первые массовые атаки начались 15 числа. Нам ночью привезли трех человек, а 11 забрали. Нас не хватало на постах. Сначала по два часа стояли на постах, четыре отдыхали, а затем два стояли и два отдыхали. Пока согрелся, пока перекурил, час прошел, еще час остается на сон. А иногда места нельзя было найти, чтобы поспать. Раньше еще было из чего построить баррикады, когда мы уже были – оставались лишь горы мусора. На посты нас не хватало, но когда были штурмы, то шли все. У всех были свои задачи. 15 января сепары уже были не только в подвале, но и на крыше.
После одного из штурмов, сепары немного притихли, мы сели поесть, но прилетело РПГ. Бой возобновился и во время перезарядки пулемета в меня влетела пуля. Она с левой стороны пролетела между спиной и пластиной бронежилета, зацепилась за лопатку, попала в легкое в районе сердца и упала вниз.
Больно не было. Хотел снять бронежилет, но не мог, начал паниковать. Почувствовал как течет кровь. Меня сразу подхватили и потащили в штаб. Был Игорь медик, с конца декабря там сидел. Боль уже почувствовал, когда тампонировали дырку от пули. Легкие были пробиты, кровь не останавливается, я вдыхал воздух, а он шел в полость тела и я начинал задыхаться. Некоторые моменты после моего ранения мне рассказывали ребята, потому что они все время приходили, смотрели как я. А я то в сознании, то нет.
Один друг рассказал, что я ему говорил: У меня в рюкзаке лежит мое гоупро и берцы – заберешь, передашь моим, потому что по ходу мне пи** ец. Позже стало поступать больше контуженных, раненых. Меня начало морозить, я не чувствовал ног. Единственное, за что переживал – как скажут семьи. Как отреагирует мама, папа, как Софии (дочери) скажут. За себя уже не переживал, я знал куда ехал и знал, что может быть.
Меня ранило где-то в час 11:00, а уже в 18:00 пришла эвакуация. Когда нас перевозили в Днепропетровск, я позвонил к мужу сестры и предупредил, что тяжело ранен, вряд ли выживу, но чтобы искали меня в Днепре.
Во время операции произошла остановка сердца на восемь минут
На первой операции мне удалили часть легкого, селезенки, части ребер. На следующий день мое состояние ухудшилось. Врач говорил, что была большая кровопотеря и они перелили мне семь литров крови. А во время операции произошла остановка сердца на восемь минут. Сердце остановилось, я разрезанный, один врач руками качает кровь в мозг, чтобы он не вымер, ибо происходит за четыре минуты, а второй делает процедуры, чтобы остановить кровотечение.
На третий день у меня исчез зрение. Я не видел ничего, только силуэты. Кричал, чтобы от всего меня отключали, что слепым не буду жить. Потом оказалось, что это так мозг на кровопотерю отреагировал. Позже все начало восстанавливаться.
Это я все рассказываю из воспоминаний, потому что многое не помню. Родители приехали после второй операции, у меня состояние было критическое. Давали 2%, что выживу.
А когда в Днепр массово начали поступать раненые, меня бортом должны были отправить во Львов, но из-за плохих погодных условий, решили доставлять в Винницу. Среди всех бойцов на борту, был в самом критическом состоянии. Пуля упала в живот, ее там не нашли и во время перелета она снова пошла вверх и осела у аорты сердца. Но три недели нельзя было делать операцию, потому что сердце не выдержало бы.
Потом сделали операцию. Мама говорит, врач сиял. Прошел курс реабилитации. В Виннице пролежал месяца два. Затем в Трускавце подлечили. Меня признали непригодным для службы, дали вторую группу инвалида войны.
Адаптация к мирной жизни происходила в госпиталях, поэтому прошла достаточно спокойно. А учитывая ту остановку сердца, у меня произошла частичная амнезия. Я помню, что был там, помню что делал, но конкретики нет, как в далеком детстве.
После того, как мне установили группу инвалидности, я должен был в часть передать документы для освобождения из списков. Поехал в Константиновку сам, написал рапорт, чтобы меня оставили. Но отказали. Документы на увольнение пришли, я восстановился на работе. До войны был главным специалистом управления транспорта и связи Ровно. А как раз тогда мне предложили должность Начальника управления инфраструктуры и промышленности Ровенской области.
Начал заниматься организацией перевозки пассажиров на маршрутах области, проведением конкурсов, подготовкой различных распорядительных документов. Моя работа – это все, что касается координации пассажирского транспорта области.
Отрасль для меня была не нова, но и не простая. Первое, что я сделал, когда только получил свою должность – максимально прозрачно начал выводить на проведение конкурсов. Это всегда покупалося. А я должен был доказать, что это исправляется.
У меня и у моей семьи есть определенный авторитет там, где мы живем. Обо мне знают, что я участник боевых действий, меня многие поддерживали, мне помогали после ранения и если я попадусь на какой-то взятке, то потеряю этот авторитет и это отразится на родителях. Это такой позор, который не отмоешь. Это первое, что меня сдерживает, чтобы не поддаваться на какие-то уговоры за деньги.
На сегодняшний день транспортная отрасль остается достаточно проблемной. Когда поднимаются цены на что-то – продукты, лекарства – люди молчат, а когда поднимается стоимость проезда, это больше всех возмущает. Но у нас действительно много проблем с перевозкой льготных категорий. Даже однажды дошло до того, что мне самому пришлось сесть за руль и отвезти ребят – участников боевых действий в Тернополь. Перевозчик отказался это делать, потому что с удостоверением было много человек, они все с полигона ехали на 1 сентября к детям.
Я и перевозчика понимаю, потому что он ничего не заработает, если возить льготников, но и ребята имеют льготы и право ими пользоваться. Поэтому, мне дали машину и я с мужем сестры отвез ребят домой. Моя должность немного политическая и нужно уметь маневрировать среди людей. Иногда руки опускаются от того, что я ничего не могу сделать. Но я всегда сам себя спрашиваю, что будет, если я опущу руки? Ничего не изменится, лучше точно не станет. Поэтому работаю и дальше.
Несколько лет назад Федор говорил, что пытался остаться в резерве батальона, но из-за ранения этого не позволяют. Он говорил, что не считает себя великим воином, но мог бы делать большую работу по документации. Однако, он сейчас на своем месте и убежден, что нужно делать все, чтобы у тех, кто стоит на передовой, не было проблем после возвращения. Он продолжает помогать военным на передовой. Федор Мисюра не изменяет и своему хобби – прыжкам с парашютом. Так и объединяет – хобби , отношение к армии и общественную работу.
Дарья Бурая
ФОТО: с архива Ф. Мисюры
