Мы – потомки Стуса и Чорновола: Александр Хоменко о популярности мюзикла Ребелія

После того как первый исторический альбом-мюзикл Ти [Романтика] покорил украинцев, творческое объединение МУР выпустило новый хит под названием Ребелія.

Солдауты продолжаются, как и тур спектакля по украинским городам, и между плотным гастрольным графиком всей команды Факты ICTV пообщались с основателем МУРа Александром Хоменко.

Обязательно посмотрите еще и видео-версию интервью, где мы говорим о символизме в спектакле, о времени, проведенном в оккупации, и об украинцах, проходящих сейчас тяжелое испытание, выход из которого только один — победа.

Александр Хоменко о мюзикле Ребелія

– Кому и почему стоит посмотреть или послушать Ребелію?

– Я думаю, что это стоит посмотреть каждому. Но, если коротко, Ребелія – это рассказ о едва ли не главной победе в украинской истории.

Нам хотелось сделать что-то, что вдохновляло бы и показывало, что мы непобедимы, когда объединены.

После спектакля ты выходишь, мне кажется, с новыми силами и знанием о том, почему это моя земля, почему за нее стоит бороться.

Мы показываем это через разные события – от Клуба творческой молодежи Танюка и самиздатов до митингов во Львове в 1989-м. Ты выходишь и понимаешь, что ты правопреемник и Светличного, и Черновола, и Горской, и Курбаса.

– Каждому такому масштабному проекту предшествует масса работы, прежде всего с архивами. Кто отвечает за историческую часть? И претендуете ли вы на историческую достоверность?

– В Ребелії указано, что это художественное произведение на основе реальных событий, которое прежде всего передает дух эпохи. Поэтому посмотреть мюзикл и думать, что вы разбираетесь в теме, не справедливо.

Сбором исторических фактов у нас занимается Олег Криштопа, который открывает наш альбом со своим скитом Не Незалежність. Так же Роман Клочко, который написал книгу Невидимая битва об истории украинских диссидентов и освободительного движения. Огромное ему уважение за это.

Дневник Танюка очень много всего дает, воспоминания Марты Дзюбы (жена писателя Ивана Дзюбы, – Ред.), которые я читал, потому что это была моя работа. Я все собирал с ноября 2024 года.

– Затем все эти факты вы превращаете в тексты, причем стихотворные – насколько податлив материал – история?

– Все что угодно, можно превратить в интересную стихотворную историю. Как пример, у нас между Ти [Романтикою] и Ребелією вышел альбом Pax Romana о Римской империи, где приходилось рифмовать полководцев и политиков Древнего Рима.

По сравнению с Кориоланом, Луцием, Нероном и Цезарем, историю о Танюке, Симоненко и Светличном рифмовать гораздо легче.

Но я очень-очень много редактировал. Мне кажется, что текст Ребелії, наверное, самый совершенный из всех, что были до сих пор.

– В Ребелії хочется отметить и очень мощный визуальный компонент. Это классная работа со светом, оригинальные декорации, вписанные в сцены, и, безусловно, костюмы. Расскажите об их символизме и о том, как под каждого героя подбирают образ?

– Костюмы – это Леся Патока, как и в прошлый раз. Она – очень крутой профессионал, и это совместная работа моя с ней. Она придумывает все эскизы, предлагает какие-то варианты, они это вышивают, просто я могу что-то сказать, что мне бы здесь хотелось.

Мы нашли общий язык сразу, еще когда работали над спектаклем Ти [Романтика].

За свет у нас отвечает Антон Семенюк, декорациями сейчас занимается Евгения Самойленко, у которой еще куча задач, в частности по логистике и организации – чтобы все работало, спускалось и так далее.

– Кстати, почему на этот раз у вас КГБшники в белом?

– Если в Ти [Романтиці] система жесткой рукой душит, и есть еще протест против нее, против чекистов в черных латексных плащах, то начало Ребелії – это 1956 год: твои дети родились при “совке”, и ты родился, и твои родители, и внуки умрут при “совке”, так кажется. И система – белоснежная, чистая, выбеленная.

Только маленькая деталь – костюм у секретаря Кольчика белоснежный, но, когда он поворащивается, то низ плаща у него весь в крови.

На костюме функционерки Беловой, если присмотреться, видны медали с глазами, потому что “ці стіни мають очі, ці стіни мають вуха”.

– Действительно, как лейтмотив мюзикла. А как вам пришла идея, что Стуса будет играть женщина?

– На самом деле у нас не было желания эпатировать или шокировать людей. Я как нормальный режиссер искал актера на роль Василия Стуса.

Мы просмотрели 30-40 заявок от разных мужчин-актеров, и ни один из них не обладал такой внутренней силой, которая бы нам подходила.

А у нас в труппе Мария Деменко была дублершей Ани Одинец, которая играет Белову. И вот я, просмотрев много кандидатов на роль Стуса, говорю: давайте попробуем Марию.

И она прочитала как надо с первого раза. Я всегда как автор придираюсь к тому, как кто-то читает текст, и вот когда Деменко читает Стуса, впервые в моей жизни это звучит лучше, чем в моей голове.

Александр Хоменко о расходах на Ребелію

– Мне кажется, что Ребелія масштабнее Ти [Романтики]?

– Она в десять раз масштабнее.

– Сколько людей нужно для того, чтобы поставить такой мюзикл?

– Полсотни – не меньше. Необходимо привлечь профессионалов, которые горят своим делом. У нас это более 50 человек – актеры, техническая команда, бэк-офис, копирайтеры, продюсеры, пиарщики…

– А потом говорят: “Ого, такие дорогие билеты!”. А здесь, если посчитать, это же надо обеспечивать все.

– На самом деле прибыль очень низкая из-за операционных расходов. Если ты продаешь все стулья до единого в каком-то самом большом зале города тура, например в Кропивницком, то прибыль может быть 10 тыс. грн, представляете? Или семь тысяч, или минус семь.

– Сколько нужно денег, чтобы поставить такой проект?

– Очень-очень много. В четыре раза больше, чем с Романтикою. Нас сильно поддерживает украинский бизнес. Поэтому мы остаемся независимыми.

Это вообще самое большое чудо — что независимый театр, без своего здания даже, делает, по факту, самые популярные спектакли Украины сейчас.

– Получают ли гонорары звезды шоу-бизнеса, участвующие в записи ваших альбомов? Или это на благотворительных началах, как вклад в семантическую войну?

– Кто-то отказывается, кто-то нет. Например, Monatik и Артем Пивоваров сразу отказались.

– У вас еще впереди много спектаклей?

– Да, весь тур продан до конца, мы еще ездим, потом будет перерыв, потом, возможно, будет еще тур весной. Но пока, где бы ты ни начинал продавать билеты на Ребелію, их все раскупают.

Александр Хоменко о МУР, оккупации и собственной ребелии

– Объединение МУР – ровесник полномасштабной войны в Украине. Вы создали его в 2022 году, не так ли?

– Да, как только я вышел из оккупации.

– Когда вышла Ти [Романтика], не секрет, что некоторые упрекали вас в конъюнктурщине, вам обидно от этого?

– Да нет, но мы слышали разное – кому-то было конъюнктурно, или слишком провокационно, или слишком поверхностно, или, наоборот, слишком скучно. Ну, короче, абсолютно противоположные были рецензии. На Ребелію отзывы пока в основном положительные.

Однако у нас и института критики как такового нет. Кто должен посмотреть спектакль МУР и написать, что это хорошо, чтобы покупали больше билетов? И кто должен посмотреть и написать, что это не хорошо, чтобы их перестали покупать?

Но нам повезло иметь много друзей в этой сфере, которые посмотрят на нашу работу, подскажут что-то, направят, и к такому мы, конечно, всегда открыты.

Например, может прийти твой мастер из Карпенко-Карого и сказать, что здесь все прекрасно, а вот здесь, на мой взгляд, стоит убрать слова, они могут молча смотреть, и будет больше напряжения. И ты такой: “О, давай попробуем!”.

– Я помню, что критики также упрекали Романтику в русизмах в тексте – вы подавали Ребелію на вычитку литреду?

– Нет, я не носил на вычитку, но в тексте теперь нет такого количества русизмов. Потому что есть специфика, где тебе нужно определенным образом писать и стилизовать.

– А как насчет нецензурных слов в текстах? Я помню, что вы в Романтиці меняли текст для Михаила Семенко. В этом спектакле я насчитала один мат.

– Да, в спектакле Ребелія есть один мат, его невозможно убрать – я пробовал. Он там всего один, и он разрезает воздух.

– То есть брань для вас – это художественный прием, это не брань ради брани?

– На самом деле, я бы ни одного мата не использовал в Ребелії. Я перебирал разные варианты, но это все было не то. Поэтому он звучит один раз, из уст женщины – гэбистки Беловой.

– Судя по стабильно распроданным билетам на ваши спектакли, украинцы наконец-то начали интересоваться собственной историей. Или мне так кажется? Как вы думаете?

– Я думаю, что начали, конечно. Когда факт существования твоего государства постоянно находится под угрозой, то, конечно, ты пытаешься как можно быстрее узнать, что это за государство такое и откуда оно взялось.

– Когда началась ваша собственная ребелия?

– Наверное тогда, когда я сидел в оккупации еще русскоязычным мальчиком, который очень любил Гумилева и Есенина, и осознал, что теперь нужно понимать украинскую литературу, о которой я почти ничего не знаю.

Я открыл Кобзар Шевченко, подумал: “Боже, какая нудятина”, а потом я нашел одно очень хорошее стихотворение и так открыл для себя Шевченко, которого я не люблю как автора, но считаю действительно отцом нации.

Потом меня спас Михайль Семенко. Я нашел его сборник, и меня сразило наповал. Я понял, что российская пропаганда сработала, и эта литература гораздо сложнее и интереснее, чем та, которую меня в школе заставляли читать.

– Вы провели 47 дней в оккупации. Это ужасный опыт, удалось ли оправиться после этого?

– Как видите, сейчас я здесь, и у меня все прекрасно, но да – было не очень приятно.

– Где это было?

– К северу от Киева – село Ясногородка, 40 км до белорусской границы.

– Как удалось выбраться оттуда?

– Только тогда, когда украинские войска выбили оттуда российскую армию.

– Как вы там оказались?

– Я поехал к своей любимой. Ее мама сказала, что у них есть домик там, где-то недалеко от основных дорог. Когда мы уже туда ехали, я понял, что это уже недалеко от северной границы, и может это не лучшая идея. И мы там застряли.

– Что вы там делали эти 47 дней?

– Выживали. Яму копали, на озере разбивали лед, чтобы туда набросать продукты, чтобы они не испортились. Свиноферму кто-то там оставил и приходилось резать свинок.

Прятаться по подвалам, разводить костер, электричества нет, связи нет, ничего нет. Готовить – такой себе open air – на костре, ходить в лес, выключать свет, пригибаться, когда вертолет какой-то летает, чтобы казалось, что территория пустая и людей нет.

Короче – разного рода активности (иронично, – Ред.).

– И именно тогда произошел перелом, да? В отношении к российской культуре, ко всему российскому?

– Нет, он произошел в первый день, как только я проснулся от взрывов.

Это звучит очень наивно и тупо, но 24 февраля в пять утра, когда начались взрывы, я сразу подумал – какой я идиот! Оказывается, русская культура и русские танки связаны! Ого!

Я сразу написал пост о том, что я больше никогда в жизни не буду рассказывать об этой литературе. А у меня же прям карьера была, спектакли.

Потом, когда я вышел из оккупации, очень много старых знакомых предлагали мне очень большие деньги, чтобы поехать в страны Балтии, делать вечера Велимира Хлебникова, потому что это “культура мира”. Я категорически отказывался.

Александр Хоменко об украинском языке

– Смотрите, у нас война идет с 2014 года, когда россияне аннексировали Крым. С 2022-го нас каждую ночь убивают. Но при этом мамы продолжают включать детям на YouTube мультики на русском языке, молодежь слушает российскую музыку. Что это за парадокс?

– Всегда есть часть населения, которая равнодушна и пассивна, и ты ничего с этим не сделаешь.

Понимаете, революцию делают единицы для масс. И так же к победе придут и те, кто все отдал, чтобы она наступила, и те, кто все время слушал Моргенштерна. А еще приедут люди из-за границы, которые просто в Португалии живут уже четвертый год, общаются на русском, 20 гривен на фонд Притулы бросают, понимаете? И все это украинцы. Что с этим делать? Я не знаю, просто делать дальше классное украинское искусство.

Мы, кстати, видели в интернете, как кто-то начал переводить Ти [Романтику] на русский и заменять диалоговые сцены, которые я писал, на Есенина и Маяковского.

– О, россияне это любят!

– Мы получаем каждую неделю определенное количество сообщений от людей, что они перешли на украинский язык. Короче говоря, принудительно это никогда не сработает. Надо продолжать делать офигенный украинский продукт.

Например, у такого продукта, как делает МУР, нет альтернатив – вот такого исторического мюзикла. Чтобы его смотреть, нужно изучать украинский язык, чтобы потом цитировать на украинском.

Нужно окружать себя таким незаменимым продуктом и все – люди будут понимать, что там, где украинское – там классно.

– А вас не триггерит русский в быту?

– Триггерит.

– И что вы с этим делаете? Совет людям, которых тоже раздражает.

– Это зависит от уровня: если люди рядом со мной на скамейке общаются на русском о том, как у них прошел день, это просто отвратительно, но если по парку Шевченко идут пьяные девушки и поют песни Басты, и прямо орут, я подхожу и прошу прекратить. Но насилие – не вариант, как бы ни хотелось.

– Кстати, есть же такое, довольно распространенное мнение, что можно быть патриотом Украины, можно любить Украину, поддерживать украинскую армию, и при этом не любить украинский язык, не говорить на нем. Я сейчас говорю исключительно о гражданских людях, тех, кто находится в тылу, но придерживается мнения, что нет разницы, на каком языке говорить, я же доначу на армию!

– Нет, разница всегда есть, даже у какого-то философа есть такая цитата, что нация – это язык, ничего больше. Поэтому… что я могу сказать этим людям? Посочувствовать разве что.

Знаете, у Ницо Потворно есть строчка о тех, кто живет в Украине: “Нас мало, но это лучшее мало, которое я видел в жизни”. Поэтому люди, которым эта нация не нужна, уезжают, а остаются либо равнодушные, которым все равно, в какой стране жить, либо пассионарные, которые принципиально здесь до конца – с ними мы будем строить страну.