Это хроника войны с первых уст: координатор проекта Ищи своих об общении с российскими пленными

Блогер Владимир Золкин, координатор проекта МВД Ищи своих, рассказал, действительно ли некоторые российские военные не знали, что идут воевать в Украину, на самом ли деле среди них есть столь отсталые от цивилизации, что никогда в жизни не видели унитазов, почему важно общаться с родственниками военнопленных и доносить информацию о том, что российские солдаты натворили в Украине.

Об этом блогер-журналист рассказал в интервью Вікна Новини.

– Проект Ищи своих, для чего его создали?

– С самого начала россияне не знали, что здесь происходит на самом деле, писали там в комментах с первых же дней, что это все фейк, неправда и нет погибших, нет раненых.

В тот момент я просил дать мне доступ к информации о погибших и раненых. Виктор Андрусев, это официальный представитель МВД, центра информационного сопротивления, и еще один мой друг создали Ищи своих. Чтобы доносить информацию до россиян, показывать им пленных, погибших, чтобы они понимали, что именно происходит.

Собственно, я на первых этапах этого проекта начал звонить по телефону близким, родственникам этих людей и им все рассказывать. Да, я представлялся координатором, что я помогаю, и оно так, в принципе, и было. А дальше мне дали возможность общаться с пленными, что я и делаю по сей день.

– Вы можете для себя как-то классифицировать тех людей, которые пришли на нашу землю воевать?

– Здесь один тип и одна группа. Оккупанты, пришедшие на нашу землю убивать людей. Если их разбирать… Нельзя их классифицировать, их нужно смотреть каждого отдельно и каждого отдельно оценивать.

– Но ведь можно оккупантов распределить по тому, для чего они сюда пришли. Знали, куда идут, не знали?

– Большинство из тех, кто заходил 23 и 24 февраля, действительно не знали, куда идут и что будет. Их там посадили в машины и увезли. До этого их две недели катали по приграничной территории и лишили всех возможностей для связи. И когда они заехали в Украину, большинство не понимали, куда именно они заехали.

Но, например, в Чечне есть часть, и мы общались с офицером-кадровиком, который сообщал, что там они знали, что будет.

Некоторые отказывались – 19, 20, 21, 22 февраля писали отказы и не ехали в Украину. А те, которые позже уже заходили, вроде бы знали, но мы от них более важной информации не получали, потому что они говорят, что “нам сказали, что все договорено, мы просто доедем в Киев маршем и все”.

Из этого следует, что Путин, Кремль и кто там этим руководил хотели взять массой. То есть они хотели послать сюда максимальное количество техники и военных и вроде бы без боя все взять, просто задавить массой.

Большинство ехавших сюда военных не знали, что их ожидает. Я думаю, что не просто большинство, а почти все не знали, что их ожидает сражение. Если бы они знали, чем все кончится, я думаю, большинство из них действительно не поехали бы сюда.

– Просматривая эти видео, сложилось впечатление, что абсолютное большинство приехавших сюда оккупантов – из глухих деревень или неблагополучных семей.

– Ну да, я не встретил людей из богатых семей, скажем так. Даже те, кто из Питера и Москвы, это люди, которые пошли служить просто потому, что им требовалась, очевидно, потом какая-то работа. А работу найти без военного билета сложно. Да, это обычно люди из низких социальных кругов и из окрестностей. Из Москвы и из Питера было всего по два. Все остальные люди – это периферия.

– Этот их уровень жизни в России как-то повлиял на поведение здесь, на преступления, которые они здесь совершали?

– Я не думаю, что на поведение влияет то, что они из очень богатых семей. На их поведение влияет то, что они в принципе очень… люди, низко цивилизованные, скажем так. Среди них есть более-менее нормальные, а есть действительно дикие.

Это не шутка, что некоторые из них не видели унитазов. То, что у нас у каждого второго iPhone — это тоже для них излом мировозрения. Потому что они не думали, что такое может быть, они ведь пользуются преимущественно какими-то китайскими.

Есть люди из бедных семей, с образованием школьным, я общаюсь с ними и вижу, что они, если можно так говорить, не полностью законченные подонки. А есть имеющие более-менее нормальное образование, но это законченные подонки. То есть я бы не проводил таких градаций. Там все индивидуально.

– Какой процент россиян, с которыми вы общались, имеют свое мнение и могут объяснить, почему они сюда приехали?

– Практически нулевой. Разве что там псковские десантники, это элита. Они рассказывают, какое у них было задание и более или менее ориентируются в том, что они делали и в принципе в военной тематике. Но конечной задачи они тоже не понимают. Понятны тактические маневры, которые они совершали, и зачем. А вот, с какой целью, никто из них сказать не может.

– Мне запомнился один эпизод, в котором вы традиционно говорили по телефону с родственниками пленника. И бабушка одного из ребят рассказывала, что внук поехал спасать Донбасс, хотя его в плен взяли на Киевщине. После пятиминутного разговора с вами она сказала: “А действительно, как же ты туда попал?“. По вашему мнению, могут ли вот эти разговоры запустить мышление, анализ у россиян?

Если бы я думал как-нибудь иначе, я бы этим и не занимался. Это основная цель моей работы. Здесь же не суть в том, что думают сами пленные.

Они уже побывали в этих обстоятельствах, увидели своих погибших, скажем так, товарищей, увидели колонны разбитой техники, украинцев, их человечность, что здесь нет нацистов и никто над ними не издевается.

Эти люди, попавшие в плен, уже все понимают. Здесь вопрос в том, что понимают люди, слушающие это. И из моей личной переписки я вижу, пожалуй, уже сотни людей, которые посмотрели это и смогли убедить других в том, что ехать сюда не нужно.

То есть не столь важно, что они там между собой общаются, важна конечная цель. Чтобы они пообщались с теми, кого пытаются сюда, в Украину, отправить, и чтобы люди сюда не поехали.

Я понимаю, что если десять россиян не уедет, то нескольким украинцам мы сможем сохранить жизнь. Это мы и делаем, это работает. Они это слушают, это то же мышление, аналитика… Это запускается, но очень тяжело. Вы же понимаете, сколько лет их зомбировали.

Но они все равно задумываются, а какова цель? А зачем? А если мы против НАТО воюем, то где НАТО? А где базы НАТО? А если эти гуси боевые из биолаборатории, то почему они их не запустили? И вот множество таких простых вопросов, которые мы задаем и о которых мы говорим постоянно.

Они над ними задумываются, и это в какой-то степени разрушает российскую пропаганду. Другое дело, что развенчиванием российских фейков нужно было заниматься очень давно. И да, это нужно было делать на русском языке, без всякого хейта, спокойно доносить. Мы могли бы на опережение тогда сыграть, и уже к этому моменту было бы много людей, которые понимали бы, что их обманывают.

– Если говорить о родственниках, создается впечатление, что им не очень важна дальнейшая судьба своего внука или сына. Очень мало переживающих за будущее пленника.

– Там очень разные люди. Есть такие мамы, вы 100% слышали эти разговоры, которые не спрашивают своего ребенка о здоровье, все ли с ним нормально, а сразу начинает рассказывать всю российскую пропаганду, которую она услышала по телевизору. Некоторые действительно не интересуются судьбой пленника. В это трудно поверить, но есть надеющиеся, что он уже погиб и что им дадут какую-то компенсацию. Это страшно и дико.

А есть и другие случаи. Вот недавно был сюжет из госпиталя тюремного (спасибо руководству учреждения, позволившего пообщаться с этими людьми) – это шокирующий сюжет, очень советую его пересмотреть.

Там трое россиян лежат на больничных койках, одного едва собрали, он на аппарате Илизарова, у другого обгоревшие руки, а у третьего просто нет ноги.

Мамам двух из них уже пришли похоронки. Их уже похоронили повсюду, и в соцсетях, там черные ленты прилепили к фото. Одной матери вообще уже дважды пришла похоронка, то есть у нее не было никаких надежд.

И когда я ей звоню и спрашиваю, не хочет ли она пообщаться со своим сыном, она вообще не понимает, что происходит. А я должен у них просить разрешение на запись, потому что там есть закон РФ, на который они ссылаются и пишут жалобы в YouTube.

И вот я у нее прошу разрешение, и она: Конечно, конечно записывайте, только дайте мне пообщаться с моим сыном. Я понимаю, что это нормальная мама, такая, как и наши, потому что в России такие мамы встречаются не так часто. Она общается с сыном, конечно, оба плачут. В этой беседе я услышал нормальные человеческие эмоции.

Я не пытаюсь как-то гуманизировать их, нет. Все они подонки, рашисты, оккупанты. Но как-то классифицировать их тоже не могу, здесь нужно каждое видео смотреть отдельно.

Вчера опубликовали летчика, рассказывавшего нам, что он бомбил антенны, а не людей. В то же время радиус поражения сбрасываемых бомб достигает 1,5 км кв. И я его спрашиваю: А ты понимаешь, что там был обслуживающий персонал?

Он потеет, начинает трястись, хотя это добровольные интервью. Но он понимает, что загнан в угол и не может ничего ответить, кроме: Я не знал. Конечно, таким людям никто не верит. А есть среди них девятнадцатилетние, есть срочники. Это люди, которых действительно обманули.

– А что вы делаете, если понимаете, когда пленные откровенно врут?

– Я постоянно объясняю отличие интервью от следственных действий. Вот заходит пленный, я говорю, что я гражданский журналист, вот мое удостоверение, я хочу с вами добровольно пообщаться на такие темы, можете отвечать, контраргументировать или задавать вопросы. Пообщаемся?

Дополнительная мотивация – позвонить домой, хотя некоторые соглашаются общаться, а звонить по телефону домой – нет. Есть те, кто отказывается от этого общения. Я лично не следователь, не детектор лжи.

Некоторые мне говорят, что мы должны их сажать на детектор лжи. Но детектор лжи – это следственное действие, а у нас интервью, и все, что мы можем, это смотреть и анализировать, лжет – не лжет. Все это остается на усмотрение зрителя.

– Те видео, где россияне признаются в убийствах, в том числе несколько пилотов. Как они могут помочь Украине?

– К примеру, пилот Красноярцев, когда катапультировался и убегал от мирного населения, застрелил одного человека. Затем его задержали вместе с пистолетом Макарова, из которого он стрелял, и патронами. Конечно, есть доказательства того, что он убил мирного гражданина.

Он мне это рассказывает только потому, что, вероятнее всего, рассказал уже все следственным органам. Если видео, которое я записал, может стать дополнительным доказательством, очень хорошо. Но на самом деле я думаю, что и без видео там уже собраны все доказательства.

Хотя в некоторых моментах удается разговорить пленника, и он рассказывает те вещи, которые не рассказывал во время следственных действий, я так думаю. А может, они там говорят одно, а здесь другое, и с этим тоже можно работать.

Вторая функция этих видео – это хроника войны с первых уст. Конечно, не все говорят правду. Но когда наши военные рассказывают, как они отбивали Бучу, или Ирпень, или Гостомельский аэропорт, мы слышим то же самое со стороны оккупантов и понимаем, что это реальная картина. Некоторые смотрят это как документальный фильм.

– Как вам удается слушать этот поток нелогической пропаганды и держать себя в руках, чтобы взвешенно и спокойно работать?

– Так поступал бы любой нормальный журналист. Есть конвенции определенные, международные договоры. Мы же демократическая страна, соблюдаем все стандарты. Хотя иногда я веду себя слишком эмоционально. Я не просматриваю эти видео, но помню, на каком из них вел себя слишком эмоционально, и пытаюсь как-то сдерживаться.

Нужно настраиваться, что ты будешь пять часов сидеть и слушать. В другом формате это делать невозможно. Ни в эмоциональном, ни в хейтерском. Некоторые, знаете ли, сидят в чат-рулетке и пытаются самоутверждаться с помощью этих россиян.

Здесь нельзя такого допускать, потому что эти видео цели не достигнут. Они должны демонстрировать стопроцентное добровольное общение и максимум деталей, чтобы россияне смотрели и понимали, что это не фейк.

Фото: Владимир Золкин